В одной из комнат огромной коммуналки жили две грымзы. Они были родными сестрами. Обе худощавые, с тонкими, всегда поджатыми губами, с дульками на голове, в одинаково серых, невзрачных костюмах. Старушек не любила вся коммуналка. Молодые ненавидели грымз за то, что они часто делали замечания и вечно были недовольны: то громкой музыкой, то шумными вечеринками, то чьими-то поздними возвращениями.
Дети побаивались грымз из-за того, что те жаловались на них родителям за малейшую провинность: за невыключенный свет в туалете или брошенный фантик в подъезде.
Милая и добродушная с виду Никитична презирала грымз за все: за их высшее образование, за отсутствие семьи и детей, за отвратительную манеру делать всем замечания. Грымзы — они и есть грымзы.
Детей в коммуналке было много, шум и гомон стояли страшные. Частенько Алевтина выходила и, поджав губы, отчитывала ребят:
— Ну нельзя же так орать! Может кто-то отдыхает сейчас. Дядя Петя со смены пришел. А может, книгу кто-то пишет. Валентина Петровна, например! — она указывала на дверь, за которой грымза помладше писала книгу.
Вся коммуналка посмеивалась по этому поводу. А Никитична больше всех.
А потом грянула война. Началась блокада. Голодно стало не сразу, и поначалу было тепло. Коммуналка потихоньку привыкала к новым условиям. К карточкам, к опустевшим комнатам, к похоронкам, к завыванию сирены, к бледным изможденным лицам друг друга — и к тишине. Молодежь больше не пела под гитару, а дети не играли в прятки. Было тихо. И тишина эта рвала душу сильнее, чем довоенный шум.
Аля и Валя стали еще худее, но по-прежнему надевали свои серые костюмы и продолжали следить за порядком. Никитична выходила только по необходимости. А однажды вовсе пропала. Ушла и не вернулась.
А весной сорок второго в коммуналке первая смерть приключилась. Умерла мама Толика. У него больше никого не было. Остался малец совсем один. Всем мальчишку было жалко. Грымзы взяли мальчишку под свою опеку. Подкармливали, смотрели за ним. Ведь ему только одиннадцать исполнилось.
Потом не стало мамы у Васи с Женей. И над ними взяли шефство чопорные Валя и Аля. Один раз в день сестры варили суп, колдовали над ним долго, мешали, подсыпали что-то. Суп получался вкуснейший. Всех детей кормили грымзы этим супом. И название ему придумали — «Разгильдяй».
— Потому что мы варим его по-разгильдяйски. Кто ж кладет в суп все подряд: и пшено, и перловку. Да еще обойным клейстером заправляет…
Потом грымзы всех осиротевших к себе в комнату забрали. Все вместе жить стали: теплее и не так страшно. Прижмутся друг к дружке, а баба Валя им сказку на ночь расскажет. Из своей книжки. Книжка та недописанная давно на растопку ушла.
И обязанности у детей имелись. Баба Аля строго следила, чтобы все при деле были. Толик печку топил, Вася дрова собирал и на растопку готовил, девочки за водой ходили, карточки отоваривали, суп помогали варить. И песни пели.
А однажды Аля с улицы девочку принесла. Совсем плохонькую, еле живую. Выходили. Потом одного мальчика привела Валя… В общем к концу блокады в комнате сестер было двенадцать ребятишек. Выжили все. Как? Чудо, наверное.
Выросли детишки, разлетелись кто куда. Но про бабу Валю и бабу Алю никогда не забывали. Дети часто их навещали. Помогали. Обе старушки почти до ста лет дожили. И книжку со сказками издали.
А раз в год, в день Победы, все обязательно у Вали и Али собирались. Большой дружной семьей. И семья росла с каждым годом. Уже и правнуки рождаться стали. А знаете, какое главное блюдо было на столе? Правильно! Суп «Разгильдяй». Ничего не было вкуснее того блокадного супа. Приправленный добротой и силой духа, он сохранил детские жизни и юные души…
